Владислав Тетюхин: "Система несколько дурная"

Как система госгарантий оказания медпомощи убивает миллиардный проект частного инвестора Тетюхина
Два года назад бывший титановый магнат Владислав Тетюхин вложил больше 3 млрд рублей в строительство гигантского современного центра эндопротезирования в Нижнем Тагиле. За образец инвестор взял медцентр Helios в Гамбурге. Повторить немцев ему удалось. А вот встроить то, что получилось, в российскую систему здравоохранения – не очень. Хотя Нижнетагильский медицинский центр взял на себя почти половину объемов эндопротезирования в области, пациентов не хватает, и каждый месяц инвестор теряет десятки миллионов рублей. Однако 83 летний Тетюхин далек от отчаяния. Он работает гендиректором своего предприятия с зарплатой 50 тысяч рублей в месяц, живет в довоенной трехэтажке с трещиной через весь потолок и вдохновляется мыслью, что его центр просто испытывают на прочность.
Если верить рейтингу Forbes, богаче всего Владислав Тетюхин был девять лет назад. Вместе с партнером Вячеславом Брештом он входил тогда в сотню крупнейших российских предпринимателей. Оба владели 30 процентными пакетами титановой корпорации «ВСМПО Ависма», оценивавшимися в $740 млн каждый. Тетюхин не спешил навстречу богатству. Отучившись в МИСиС, в 50 х он приехал из столицы в Верхнюю Салду – городок в Свердловской области, куда за 10 лет до того, в войну, эвакуировали из Москвы завод, на котором ему предстояло работать. Он дослужился до зама главного металлурга ВСМПО по титановому производству и вернулся в столицу, чтобы заняться наукой во ВНИИ авиационных материалов. На Урал больше не собирался, купил дачу в подмосковной Кубинке. Но в начале 90 х его уговорили вернуться на ВСМПО – спасать предприятие от банкротства. В следующие 10 лет завод под его руководством занял 28% мирового рынка титана. Тетюхин занимался технологией, экспортом и общим руководством, Брешт – финансами, приватизацией.
Первые потери Тетюхин понес после того, как ВСМПО, к тому времени объединенным с заводом «Ависма», заинтересовалось государство в лице «Рособоронэкспорта». За свой пакет он получил около $150 млн. Но, по сведениям Forbes, подтвержденным Vademecum самим Тетюхиным, как то не переживал по поводу неадекватной цены, ведь предприятие и при новом собственнике продолжало хорошо развиваться.
Тут и появилась в истории медицина. Все вырученные деньги Тетюхин, незадолго до того поменявший себе коленный сустав, вложил в строительство самого крупного в Сибири центра эндопротезирования. Не часть денег, а именно все. «Да зачем они вообще нужны, деньги», – коротко объяснил свои принципы в этой сфере бывший представитель «золотой сотни» в интервью одному из местных СМИ. Строить Тетюхин хотел рядом с родным заводом, в Верхней Салде – полугороде полудеревне с населением в несколько десятков тысяч человек, про который на одном из сибирских форумов состоялся показательный диалог. Вопрос: «Подскажите, как лучше добраться из Москвы до Верхней Салды? Очень долго выходит». Ответ: «А стоит ли?»
Судьба уберегла медицинского инвестора: возникли проблемы с выделением участка, и стройку перенесли в более крупный и транспортно доступный Нижний Тагил. Это не первый, кстати, верхнесалдинский проект Тетюхина – когда то, рассказывают местные, он пытался приобщать заводчан к достижениям мирового кинематографа, показывая в местном доме культуры Феллини и Антониони. Но не сложилось.
Уральский клинический лечебно реабилитационный центр (УКЛРЦ) заработал в сентябре 2014 года. Эндопротезирование суставов, на котором центр специализируется, – одно из самых востребованных направлений высокотехнологичной медпомощи в России. В год у нас делается 80–90 тысяч операций по замене суставов, а нужно по крайней мере вдвое больше. За два года Тетюхин провел ревизию Свердловской области с населением 4,5 млн человек: суставы поменяли практически всем, кому требовалось и кого удалось найти. Но организовать поток пациентов даже из соседних областей не получилось. А между тем центр обходился дороже, чем предполагал инвестор. Достроить его не удалось, а больше денег у 83 летнего Тетюхина нет. Сыграло с УКЛРЦ злую шутку и обилие оборудования. Амортизация техники ежегодно «съедает» 400 млн рублей – столько же, сколько все прочие расходные статьи вместе взятые.

Фото: ural-clinic.ru
УРАЛОГИЧЕСКИЙ ПАРАДОКС
– Почему не хватило денег на строительство центра, чего вы не учли?
– Невозможно было все рассчитать, потому что проектирование и строительство шли параллельно, хотелось форсировать события. Когда продумывали проект, я ознакомился со многими клиниками Германии и России. В России, если брать всю вертикаль от диагностики до реабилитации, лучший, пожалуй, Центр Лядова [Лечебно реабилитационный центр Минздрава России, который возглавляет Константин Лядов. – VM]. А мы взяли за образец клинику Helios в Гамбурге. У нас все устроено так же, только оборудование новее. У них большая операционная с четырьмя столами, работает как конвейер. И несколько операционных поменьше. Есть 16 бригад, во главе каждой – профессор лет 45–55, самые сложные операции делает только он. Второй член бригады помоложе, но тоже может оперировать. Третий – студент старшекурсник. Четыре дня они оперируют, один день принимают пациентов. Получается 450 операций в год на бригаду – довольно насыщенный график. И вот когда дошло до оборудования, стало понятно, что надо или делать ни то ни се, или искать деньги. Я вложил $110 млн – это 3,3 млрд рублей. Не хватало еще миллиарда.
– Вы могли увеличить объем своих инвестиций? Не все ведь, наверное, потратили?
– После продажи основного пакета у меня оставалось 4% ВСМПО Ависма. Я сохранял там пост гендиректора, поэтому должен был владеть какими то акциями. Но пришлось их продать, чтобы тут достраивать. Продал «Рособоронэкспорту» в самый неподходящий момент, когда они после кризиса упали на 30–40%. Но все равно стоили приличных денег, примерно $30 млн.
– Что у вас самого осталось помимо УКЛРЦ?
– Пенсия – это раз. Кроме того, я продолжаю работать советником гендиректора по науке и технологии ВСМПО Ависма. И в УКЛРЦ на полставки, это 50 тысяч рублей в месяц. Порядка 3 4 млн рублей я оставил на случай болезни. Все.
– Ваши близкие не возражали против такого тотального инвестирования?
– Я самолично принимал решение.
– Каким образом вам удалось найти еще миллиард рублей?
– Мы обращались с просьбой к президенту. Вот это письмо, перенаправленное Скворцовой и Силуанову [Веронике Скворцовой, министру здравоохранения, и Антону Силуанову, министру финансов. – VM] с резолюцией: «Дело хорошее. Прошу рассмотреть и доложить». Но дальше этого не пошло. Мне удалось договориться о выделении 1,2 млрд с Корпорацией развития Среднего Урала.
– Кому в результате принадлежит центр?
– Вообще, это не так уж важно. Но все просто. Центр обошелся в 4,95 млрд рублей. Я вложил 3,3 млрд, Корпорация развития Среднего Урала – 1,2 млрд, остальное – средства от возврата налогов, реинвестированные в строительство. 1,2/4,95*100% = 24%, вот такая доля у государства. Мы хотели все запустить поскорее, поэтому несколько зданий оставили недостроенными, в частности, реабилитационный центр. Они могут стоять, там коммуникации подведены, тепло есть. Государство строит дороже и не всегда удачно: в Краснодаре, вы помните, 4 млрд рублей потратили на фундамент, и все так долго тянулось, что его съел грибок. А центры в Чебоксарах, Барнауле, Смоленске стоят по 6 7 млрд рублей. Там по пять операционных, как у нас, но ведь мы за 5 млрд рублей помимо медицинских площадей построили квартиры для врачей общей площадью больше 9 тысяч кв. м, гостиницу для пациентов из других регионов, плюс замороженные корпуса площадью 12 тысяч кв. м.
– Что будет с вашим недостроем? Вы ищете инвесторов?
– Ищем, но пока энтузиазма нет. Я предлагал выступить инвестором Вячеславу Брешту, товарищу, так сказать. Он родом из Нижнего Тагила, получил здесь экономическое образование. Способный парень, был полезен на предприятии, быстро схватывал… Мог, прослушав раза два, сделать техническую презентацию проекта, порой особо даже не понимая его содержания. Я вел техническую, производственную, технологическую части. Вопросы акционирования были доверены ему, и он это по максимуму использовал.
– Писали, что он при продаже ВСМПО Ависма за свои 30% получил больше, чем вы.
– Существенно. Я продавал «Рособоронэкспорту», а он – на зарубежном рынке. Но я доволен тем, как развивается ВСМПО Ависма. Такое предприятие должно принадлежать государственной организации. А в 2005–2007 годах мы устроили такой натиск на мировом титановом рынке – американцы такого немножечко не ожидали.
– А что Брешт?
– Я ему говорю: хочешь что то сделать для своей малой родины? Речь шла о $30–40 млн, а у него есть миллиард. А он: покажите мне бизнес план. Ну я его и послал.
– То есть вы ему предлагали благотворительность, а не бизнес?
– Конечно.
Аккуратные корпуса УКЛРЦ с цветниками и дорожками вокруг странно смотрятся на сером нижнетагильском фоне. Но изначально все было задумано не совсем так, как получилось. На несколько зданий денег вообще не хватило – это в дополнение к тем, что построили, но не запустили. Впрочем, УКЛРЦ может работать и без них. В маршрутке, которая трясется по тагильским ухабам от вокзала до Гольянки, района, где расположен УКЛРЦ, половина пассажиров – пациенты и их родственники.
Ограничиться эндопротезированием в области, где и обычный рентген не всюду найдешь, было невозможно. В центральной части УКЛРЦ – поликлиника, она же диагностический центр, по бокам от нее – отделения урологии, гинекологии и лор. Предмет особой гордости Тетюхина, который в 83 года увлекается горными лыжами и однажды на спор прямо в палате отжался 50 раз, – реабилитационные мощности УКЛРЦ. Проще говоря, тренажеры. Реабилитационный корпус заморожен, но и без него их тут гигантское количество. Для начала реабилитации – целый зал вакуумных тренажеров, на них меньше вероятность получить травму. А дальше – все более сложные и продвинутые. Сам Тетюхин, впрочем, больше всего любит простое устройство – залезаешь, упираешься спиной и руками и качаешь пресс.

Фото: www.v-tagile.ru
Основные проблемы как раз с эндопротезированием. За четыре месяца 2014 года (центр открылся в сентябре) здесь провели 945 таких вмешательств, на них пришлось 86% выручки от операций и 74% общей выручки центра. В 2015 году поставили 1 795 эндопротезов, это принесло 65% выручки от операций и около половины общей выручки. Однако в этом году, прогнозирует исполнительный директор УКЛРЦ Алексей Щелкунов, объем эндопротезирования даже чуть уменьшится – всего 1 776 операций, притом что общее количество вмешательств вырастет более чем на четверть. В чем причины?
Эндопротезирование – одна из самых дорогих услуг УКЛРЦ. За замену бедра он получает 129 тысяч рублей, смена колена стоит 142 тысячи рублей, операция на позвоночнике – 180 тысяч. Деньги платит регион. Федеральные квоты на те же услуги существенно выше – например, на операцию на позвоночнике федеральный бюджет выделяет 245 тысяч рублей. Но федеральная квота госпиталю Тетюхина недоступна. Два года назад, когда открылся УКЛРЦ, в Свердловской области была очередь на замену суставов длиной в несколько лет. Теперь она рассосалась – и жить УКЛРЦ стало еще сложнее. Поток пациентов иссяк, даже для того, чтобы просто сохранить объемы, надо предпринимать специальные усилия. Одна из возможностей – разыскать тех, кто пока не знает, что у него проблема с суставами. В Свердловской области таких немало. Представители УКЛРЦ договариваются с местными больницами и устраивают выездные приемы – визиты пациентов на местах могут «конвертироваться» в операции. Но КПД таких акций невысок: нет гарантии, что нуждающиеся в операции доберутся до Нижнего Тагила.
Деятельность госпиталя пока что глубоко убыточна. В прошлом году УКЛРЦ заработал на медицинском обслуживании населения 464 млн рублей, а потратил на это 623 млн. В этом году будет ощутимо лучше: при выручке в 564 млн рублей (прогноз) появится даже 43 миллионная прибыль. Но это если забыть об амортизации оборудования – то есть о том, что его надо чинить, обновлять, менять. В высокотехнологичном центре амортизация обходится дорого – примерно 400 млн рублей в год. Чтобы просто сохранить работоспособность на долгое время, УКЛРЦ надо зарабатывать на 400 млн рублей больше. А чтобы начать окупать инвестиции, доходы должны быть еще выше. Центр Тетюхина вообще не супервыгодное предприятие.
Деньги изнутри
Сколько зарабатывает и тратит центр эндопротезирования Владислава Тетюхина
Финансы                 
Выручка, млн рублей     173     464     564     
Затраты     554     1024     987     
Из них амортизация     276     402     466     
Прибыль без учета амортизации (EBITDA)     -105     -159     43     
Прибыль с учетом амортизации     -381     -560     -423     
                
Операции                 
Всего     1475     4 375     5 579     
На опорно-двигательном аппарате     1043     2 830     3 180     
Эндопротезирование     945     1 795     1 776     
Источник: данные компании
ЗА СУСТАВОМ СУСТАВ
– Каков прогноз окупаемости вашего центра?
– И основной инвестор, и Корпорация развития Среднего Урала понимают, что деньги не вернутся. Во всяком случае, при жизни. Даже если удлинить ее раза в три. Но надо нормально пользоваться тем, что создано, это элементарная логика. А получилось вот как: до нас в Свердловской области была очередь в 5 тысяч человек, операции надо было ждать от двух до четырех лет. Мы очередь «съели». Точнее, были главными «едоками», мы здесь делаем 45% всех операций по эндопротезированию. Если собрать всех, кому поставили протезы, получится небольшое титановое месторождение. Мы искали пациентов по всей области. А соседние области – нетронутые, там проблемы, как у нас два года назад. Но нам туда нельзя. У нас федеральные квоты на ВМП получают только федеральные центры, а частные пускай насморк лечат. Хотя некоторые федеральные центры по уровню уступают нашей клинике. Теряется таким образом стимул вкладывать в серьезную медицину – идет стратегический негатив.
– Но есть ведь и операции по ОМС. Может пациент из другого региона, говоря официально, реализовать свое право на выбор медицинского учреждения?
– Тут такая тонкость. Допустим, пациенту из другой области нужно сделать операцию, и он приезжает к нам. Мы делаем, предъявляем страховой компании счет, те переводят требование об оплате в ту, из которой приехал пациент, область, а там говорят: у нас денег нет. А наш ТФОМС намекает: ребята, вы аккуратней, больше не создавайте такие ситуации. В одной из соседних областей мне признались: мы готовы вам присылать пациентов, но есть негласное указание медицинского руководства – не присылать. Знаете, сколько могут поставить барьеров на этом пути. Так устроена система…
– А вы на что рассчитывали, когда все это затевали?
– Вот самое важное во всей этой истории. Это наша статистика операций на тазобедренном суставе за два года, она показывает, как связаны количество таких операций и возраст пациента. Пик здесь в районе 65 лет…
– Прямо без очков читаете, здорово.
– А что, хотите, чтобы в очках? У меня есть, могу надеть… Так вот, сейчас идет разговор, чтобы постепенно повысить пенсионный возраст как раз до 65. Этот возраст должен быть рабочим, а как они будут работать, если вовремя не сделать операцию и не провести реабилитацию? Такая же ситуация с коленным суставом. Это сейчас предельно актуальная тематика. Нужно вернуть этих людей к активной жизни после операции или сместить замену сустава на более поздний срок за счет профилактики. Исходя из здравого смысла, нас должны были на блюде взять и поднести. Колоссальный поток пациентов должен был быть. А получается как если бы сделали красивое кольцо с бриллиантом и надели его на ногу, под валенок…
– Что неправильно устроено?
– За границей нет проблем – если медицинская организация соответствует стандартам, никого не интересует, кто ее создал – частник, государство, церковь. Медицинские центры должны быть равноправны – это здравый смысл и прагматика. Заболеваемость у нас и на Западе примерно одинаковая, так что наше отличие не в структуре медицины, а в устройстве центральной нервной системы.
– Какой же у вас теперь план действий?
– Гениального плана, как решить проблемы, к сожалению, нет. Мы живем в системе, где можно пробиваться, как трава через асфальт, не благодаря, а вопреки. Система несколько дурная, мягко выражаясь. Но думаю, со временем все будет нормально. План действий – как можно громче стучаться во все двери и самим делать все, что можно. Например, шестиэтажный, еще не освоенный корпус может стать великолепным городским санаторием. Покажите мне санаторий, у которого рядом был бы такой лечебный центр! Я в Кисловодске раз десять был, такого там нет. Можно было бы санаторий отделить и подумать, как бы это могло функционировать. Человек живет в совершенно нормальных условиях, в одно , двухместном номере, с ним работают, и он сам работает.
Инвестор УКЛРЦ сам предопределил свою судьбу. Из за выбора высокотехнологического направления в качестве основного все сферы, в которых работает центр, оказались связаны с системой госфинансирования медицины. Это первичные приемы и диагностика по ОМС, высокотехнологичные операции по ОМС, и они же – по федеральным квотам. Причем структурные проблемы возникают по всем трем направлениям.
Два года назад во многих регионах России было введено подушевое финансирование медицинских услуг (в некоторых регионах его ввели позже). Смысл в том, что средства стали выделяться ЛПУ по количеству прикрепленных к ним пациентов – независимо от того, пришлось ли им посещать врача. Помимо количества пациентов учитывается их возраст – за детей и стариков, которые обычно ходят к врачу чаще, ЛПУ по умолчанию и получают больше. Предполагалось, что подушевой принцип позволит медицинским организациям не заниматься приписками в конце каждого месяца ради выполнения плана по количеству услуг. Но изменение создало новые проблемы для пациентов. Если человек идет на прием не по месту жительства, платить за него должна его «родная» поликлиника: сумма вычитается из денег, которые она должна получить из ТФОМС. Все бы хорошо, но тарифы, по которым поликлиника рассчитывается за сторонние исследования, в несколько раз меньше их себестоимости. Отсюда рождается негласная норма – «чужим» пациентам положенную по ОМС инструментальную диагностику не делать, а отправлять их по месту жительства. К УКЛРЦ не прикреплен вообще никто. Поэтому даже рентген при первичном приеме по ОМС центр сделать не может: 350 рублей, полученные от соответствующей поликлиники, не окупят затрат. Платный первичный прием здесь вдвое дороже.
Как уже не раз рассказывал Vademecum, из 1,5 тысячи высокотехнологичных медицинских услуг примерно треть с 2015 года погрузилась в систему ОМС. Надо сказать, сейчас этот процесс сильно замедлился– в 2016 году список ВМП по ОМС вырос всего на 50 позиций, а в 2017 году, по информации знакомых с проектом специалистов, значительных изменений не произойдет. Вхождение в систему ОМС прошло без особых трудностей: «Подали заявку, собрали пакет документов и вошли. Это доступно и государственным, и частным медучреждениям, – рассказывает Щелкунов. – И сразу же заявились на государственный аукцион на тысячу квот «высокотеха». Аукцион УКЛРЦ выиграл. Но само наличие квот в этой сфере означает, что страховой системы не получилось, считает бывший сотрудник ТФОМС: вместо того чтобы оказывать медицинскую помощь по всем страховым случаям, под новым названием возродилась административно распределительная система. В 2015 году, например, существовала норма, что за операции по ОМС сверх квоты ЛПУ получают деньги с коэффициентом 0,15 к тарифу, то есть почти в семь раз меньше. В бюджетных и муниципальных клиниках, если учреждение вылечило больше пациентов, чем запланировано, доходит до снятия руководителя, рассказывает бывший сотрудник ТФОМС. Еще одна проблема – так называемая маршрутизация. Поликлиники отправляют пациентов на лечение в строго определенные учреждения в соответствии со списком, в котором УКЛРЦ нет. Отправка пациента из одного региона в другой не предусмотрена: это грозит снижением финансирования медицины. После долгих переговоров тагильскому центру удалось убедить руководство соседнего региона передавать ему 50 историй болезни в месяц, которые в среднем конвертируются в 14 операций.
Большая часть ВМП, не вошедшей в ОМС, оплачивается централизованно из федерального бюджета. В 2015 году на это потратили 80 млрд рублей, в нынешнем году около 100 млрд. Региональные источники финансирования ВМП на порядок меньше. Федеральное финансирование получают только федеральные же центры. Причем такой статус – вопрос скорее исторический, с качеством услуг это давно уже не связано, считает сотрудник ТФОМС. У УКЛРЦ федерального статуса нет. Один из результатов – «проблемы с коленями». Замену суставов погрузили в ОМС, но коленный сустав оставили за его пределами. Поэтому колени УКЛРЦ может оперировать только в узких рамках ВМП, не вошедшей в ОМС, но оставшейся на попечении регионов.
В результате всего этого УКЛРЦ в сфере эндопротезирования недозагружен более чем вдвое: рассчитан на 4 тысячи операций в год, а делает меньше 2 тысяч.
СЫНЫ О ЧЕМ ТО БОЛЬШЕМ
– Часто говорят, что квоты на эндопротезирование слишком малы – операция и «запчасти» стоят дороже. Вы с этим сталкивались?
– То, что дают по квоте, – на грани выживаемости. Но в стоимости операции велика доля имплантатов. Мы их получаем по очень низким ценам, дешевле, чем государственные клиники. Невозможно назвать точные цифры, потому что в закупках одним лотом идут разные суставы, но разрыв может составлять от 10% до 30%. Я говорю поставщикам: или будет вот такая цена, или мы с вами не будем взаимодействовать. Возможно, конечно, что они соглашаются на скидки, учитывая перспективы работы с нами. Но если пациент идет и сам покупает, условно говоря, за 80 тысяч рублей, 20 тысяч из этой суммы может достаться тем, кто имплантат сюда завез.
  
Фото: tagilka.ru
– Кажется, у вас была идея наладить производство имплантатов в России из местного сырья?
– Медицинскими изделиями занимаются оба моих сына. Старший, Дмитрий, как раз производит имплантаты. Вообще, изначально они инженеры – один специализировался на физике плазмы, работал на атомном полигоне в Казахстане, второй окончил МАИ, хотел стать космонавтом, но все это рухнуло в начале 90-х. И тогда решили: давайте займемся медициной.
– Это вы им предложили?
– Ну, честно говоря, да. Мы искали новые возможности для использования титана. Обошли в Москве соответствующие институты. Заинтересовался профессор одной из кафедр Института стоматологии. Для первой операции мы ему сделали целиком титановую челюсть с зубами. Тогда же бандитизм был, как то пациент умудрился потерять эту челюсть. Восстановили ее так, что он мог есть и говорить. Идея была в том, чтобы мы помогали им с материалом, а они создавали бы из титана изделия. Нашли завод на севере Москвы, который раньше делал хирургические столы. Директор говорит: мы сидим без заказов, если есть идеи, работайте. Там сейчас и базируются оба моих сына. Второй, Илья, занимается медицинской мебелью.
– Дойдет ли у них дело до искусственных суставов?
– Они оба типичные представители малого бизнеса, те же муки и переживания, что и у остальных. Мизерное количество заказов.
– На самоокупаемость хотя бы вышли?
– За акции ВСМПО Ависма я в свое время получил побольше, чем вложил в строительство центра, – разница пошла на помощь фирмам сыновей. Сейчас они существуют самостоятельно, но, к сожалению, на пределе возможностей. У компании, производящей эндопротезы, должен быть очень высокий уровень и 15–20-летний опыт использования ее продукции. Поэтому имело смысл создать СП, заняться локализацией. У нас на производстве побывали мировые гранды – Zimmer, Matis. Им все очень понравилось, но сотрудничество не очень интересно – слишком маленький рынок. Так что Дмитрий занимается зубными имплантатами, челюстно лицевыми и для позвоночника.
– А как дела с мебелью?
– Вы видели, какие у нас в коридорах скамейки? Компания Ильи сделала все интерьеры для УКЛРЦ. Мы посмотрели все мировые альбомы на эту тему, деревянные элементы, например, заимствовали из Австралии. Правда, здесь пришлось сделать из другого материала, «под дерево». У нас всюду принцип зонирования, дизайн увязан с назначением помещения. Все это сделала компания сына.
– А другие заказчики у него есть?
– Конечно. Но рынок просел. В России на медицину сейчас идет 3% ВВП, а на Кубе, например, более 6%.
Как бы странно ни строились отношения частного центра и государства, Владислав Тетюхин по прежнему держится оптимистичного принципа «нас просто испытывают на прочность» и живет так, будто все идет по плану. В коридорах развешены репродукции – их Тетюхин старший выбирал сам, с учетом создаваемого настроения. Преобладает Шишкин, и только в одном углу притаился Ван Гог. Вокруг работающих корпусов – цветники, дорожки и живые изгороди, чуть подальше – дома для врачей, контрастирующие с типичной тагильской застройкой. Это одна из приманок, позволяющих привлекать врачей со всей России. Еще одна – система оплаты. Цифры Тетюхин просил не называть, и, во всяком случае, они не поражают воображение. Принцип состоит в том, что нет большого разрыва между компенсацией руководителям и подчиненным, рядовые врачи могут плавно расти, с постепенным увеличением зарплаты. Но себе, как директору центра, Тетюхин собирается повысить зарплату сразу вдвое: не первый месяц он замечает, что проводит в УКЛРЦ больше времени, чем положено, когда работаешь на полставки.  
Источник Vademecum №18, 2016